[sherlol]

Название: Голова в облаках
Направленность: Слэш
Автор: УТРЕННИЙ ФАРРЕЛЛ
Фэндом: Фантастические твари и где они обитают
Пейринг: Шоуцест
Рейтинг: G
Жанры: Романтика, ER
Размер: Драббл
Описание: По заявке: Лэнгдон готовит утром для Генри, Генри наблюдает за процессом. ВАРНИНГ СОПЛИВЫЙ ФЛАФФ 10 непростительных из 10
Посвящение: потрясающему заказчику и [Hephaestion] который бетил в 5 утра
Примечания автора: спасибо всем лебедям С:


Лэнгдон возвращается из бара с утренним ливнем, еще затемно, и Генри просыпается от того, что брат с десяток минут пытается открыть их хитроумные замки на дверях, победа над которыми и в трезвом состоянии дается ему с большим трудом.
В спальню Лэнгдон заходит, не снимая ботинок, обнимает его прямо сквозь одеяло, обдавая холодом и свежестью, алкоголем и сигаретной вонью, целует ледяными губами куда-то в шею и уходит мыться, не слушая тихие ворчания в свой адрес.

Следующий час Генри то засыпает, то просыпается вновь – брат бродит по квартире, вначале что-то ища, затем составляя очередную пьяную статью, за которую ему потом будет стыдно, а потом и вовсе вспоминает о кухне и заседает там. В полусне время кажется Генри вязким, будто кленовый сироп – пасмурное утро все еще не спешит случиться, свет серой пеленой покорно дожидается по ту сторону штор того момента, когда Генри, наконец, решит встать.
И пусть это его первый выходной за долгое время, день, когда он может спать вдоволь, Лэнгдон все никак не может угомониться, и через некоторое время Генри делает над собой титаническое усилие и поднимается. С целью найти, обезвредить и затолкать брата в кровать, чтобы тот ощущался привычным беспокойным теплом под боком, сгребал себе все подушки, лез греть холодные ноги и сопел с той самой глубокой расстановкой, без которой Генри уже и не заснуть спокойно.

Но все планы забываются, когда Генри находит брата у плиты: тот, что-то тихо напевая себе под нос, готовит так нежно любимые Генри блины, на которые у него самого вечно не хватает сил.

Засучив рукава, обстоятельно смешав тесто и поставив рядом готовые плошки с разными начинками, Лэнгдон даже не сразу замечает его, а, заметив, вздрагивает и убавляет огонь под сковородкой, действуя с тем самым пьяным изяществом, которое всегда так поражало Генри в нем.

- Я разбудил тебя? – виноватым шепотом спрашивает у него Лэнгдон, явно все еще стараясь быть тихим, и злиться после этого уже не получается. Вместо ответа Генри отрицательно качает головой, вздыхает и садится за стол. Следующий час он сидит, ощущая голыми пятками холод кафеля. Ему сонно, спокойно и хорошо, время будто течет медленной, тихой рекой мимо него, где-то над головой, едва задевая сквозняком затылок. Генри буквально ощущает это – тишина лежит на плечах, будто старый истертый плед, у Лэнгдона с рук еще не сошли все синяки с его последней драки, и им обоим будто вновь и вечно – по двадцать лет, и нет вокруг ни взрослых проблем, ни забот.

Лэнгдон как тогда, так и сейчас – встрепанный, все еще пьяный, тихо напевает себе под нос какую-то популярную песню, постоянно одергивая себя, но все равно продолжая вновь и вновь, с одного и того же куплета, явно позабыв большую половину слов. Часть блинов он складывает на тарелку, промазывая маслом, в другие заворачивает начинку и кладет на другую тарелку, чтобы потом – Генри прекрасно знает и с меланхоличной улыбкой наблюдает за чужой ошибкой, повторяющейся из раза в раз, – напрочь позабыть, какая начинка в каких блинах и разводить руками в стороны с извинениями. Лэнгдон сам – как тесто из десятка ингредиентов, с солью и сахаром, дрожжами, где-то верно, где-то – на глаз отмеренными пропорциями, и Генри до сих пор удивительно видеть его перед собой.

Спокойно готовящего, уже в третий раз теряющего вилку на почти пустом столе, использующего сразу два кухонных полотенца; Лэнгдон - тот же человек, о котом пишут в газетах, шепчутся люди на приемах. Задолжавший нескольким барам круглую сумму, вечно влезающий в авантюры и драки, Лэнгдон неискренне улыбается с семейных фотографий, спорит с отцом по каждому поводу, уже не пытаясь найти с ним общий язык.
Лэнгдон семь лет назад первый взял его за руку своей нервно дрожащей ладонью и с того момента не отпустил ни разу. Каким бы иногда невыносимым дураком ни был Генри, Лэнгдон иногда извинялся за них обоих – за себя и за него, прощая за все заранее, и не было никогда никого у Генри другого с такими же мыслями, стремлениями, идеями, с такими же руками и глазами, с теплотой во взгляде – искренней, для него одного.

Прямо сейчас Лэнгдон стоит к нему спиной, абсолютно расслабленный и усталый, и Генри может нарисовать его по памяти. Может рассказать, прикрыв глаза, сотни чужих ошибок и промахов, тысячи моментом, связывающих их крепко, так, что не развязать-не развести их в стороны, он видел брата ошалевшим от счастья и в угрюмом молчании, разбитого, расклеенного, и, спроси его обо всем этом, он мог бы рассказать – но не будет. Потому что эта сама кухня, с дюжиной припрятанных Лэнгдоном бутылок почти в каждом шкафчике и ящике, этот стол, за которым они едят вместе, ссорясь или делясь произошедшим за день, эти кухонные полотенца ужасного желтого цвета, которые Лэнгдон купил, кажется, ему назло – все это их собственный мир, за пределами которого сейчас встает блеклое холодное солнце, кутаясь в серые облака. Дождь все еще идет – Генри слышит тихий мерный шелест капель по стеклам и подоконнику, где-то в далекой вышине гремит гром, отчего Лэнгдон еле заметно вздрагивает и оборачивается к нему – в слабом свете он кажется старше, серьезнее, но стоит ему простужено чихнуть – и образ тут же пропадает.

Когда брат заканчивает с блинами и передвигает сковородку на холодную конфорку, как учила его в детстве мать, Генри поднимается из-за стола, сдвигая вместе с собой застывшее время и спертый воздух кухни, в окнах которой почему-то не было форточек. У плиты тепло, даже жарко – так для Генри пахнет лето: ягодным варением, сахаром, сыром, тестом, дешевым куревом Лэнгдона.

«Спасибо», - он благодарно целует брата в затылок, слушает чужое довольное фырканье и улыбается уже сам – шире, как и всегда рядом с ним, накрывает беспокойные ладони своими и переплетает пальцы. Спина Лэнгдона под мокрой рубашкой теплая и гладкая, плечи расслабленно опущены, и через какое-то время Генри замечает, что их дыхания сровнялись.

Брат сжимает кончики его пальцев в своих ладонях и Генри чувствует его ответную улыбку даже в этом. Вслед за громом приходят молнии, незаметные при свете дня, но они уже не видят их, скрывшись в полумраке квартиры. Спальня манит короткими черно-белыми снами на двоих и темными шторами на окнах – свету не пробиться, Лэнгдон для Генри – вечное дождливое утро, в котором он готов просыпаться снова и снова.