хей-хей

нет личной жизни - завали себя работой, чтобы её и не могло стать

запись создана: 22.10.2015 в 21:20

@темы: Личная Трикстерская

---

че там у меня 2

- не оч удачно дишмански покрасился и обьебался под каре потому что волосы ожидаемо умерли
- теперь помимо мамы, брата и кота живу еще и с барменом 10/10 все веселые подобности в посте ниже
- сделал себе пирсинг в пальце смотрится весело прокалывали еще веселее заживет скину фоточку
- вернулся на вторую работу, вроде пока весело
- сессию передвинули на ноябрь и я радуюсь потому что ебаный бомж
- пережил это лето ПЕРЕЖИЛ ЭТО БЫЛО Т Р У Д Н О
- побывал на гаражной распродаже не как покупатель, а как продавец с барменом. даже заработали пару копеек!
- напечатали первые наклейки и продали их. Было замечательно. Теперь я и бармен - наклейкоделы
- а сейчас я сижу за открытками, так что трепещщщщщите
- пизжу контент как художник, на горящих пуканах соратников жарю сосисоны
- вырезал ебала Николаса Кейджа, загнал в наклейки, продал - профит
- и Лентяево, бу-га-га
- все еще безответно влюблен и страдаю, всем кто так же как и я: братаны, держитесь, я с вами
- купил кеды за 300, я - молодец

@темы: Личная Трикстерская

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

че там у меня

Ура, впервые за пол года пишу сюда не из дома а с работы
Потому что могу
Ээээээээээээх стоило конечно устроиться в бар чтобы стоять и охуевать от тщетности бытия, так как задач + 100500, ты - один, и ноги у тебя сука мокрые потому что взбитые сливки кончились, ты бегал в магазин как лох, и если в первый поход в магазин ты чуть не прожарился до корочки, так как было +100, а во второй ты ловко промок до трусов за пару секунд. Зато зонтик ребятам одолжил пока они курили, зато милый, да

по сравнению с предыдущим начальством это начальство раз в 10 лучше, а мне просто нужно переставать тупить

@темы: работка, Личная Трикстерская

---

че там у меня

1) ем. дохуя. апельсинов. (серьезно, не выносил бы это отдельным пунктом если бы практически не питался ими уже месяц, но мне норм)
2) вижу как мой бро превозмогает с дипломом и горжусь им
3) все же досдал долги и перевелся на 5 курс, еах
4) устроился на какуюто невеоятно дерьмовую подработку и с понедельника иду стажироваться на основную работу в бачик
5) админом-управленцем между прочим, а не барменом или оффиком, ура
6) наконец сажусь печатать тексты для артура. Сюжеты готовы, осталось родить
7) встретил очередного поехавшего чувака. Ему 25, он бородат и тоже все детство мечтал зарезать отца ножом (как и я). А еще живет рядом. Весь пакет в общем.
8) допедрил что на работе есть цветной принтер. Теперь я могу напечатать на нем одну единственную фразу, от которой у меня кровь вскипает в венах!
9) в лес вот съездил
10) немного подстриг волосы и все еще борюсь с тем чтобы их не перекрасить к хуям


а теперь поподробнее про пункт 8

вам не будет интересно, это про мужика из поста перед этим

"Все не зря", сучки, ох как горит ну конечно ну ладно посмотрим как мне не напишут ни первого, ни второго, ни третьего июля, и числа 10 я его справедливо удалю с концами

@темы: Личная Трикстерская

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

обещал больше никогда и вот опять

25.05.2017 в 16:25

Пишет  mikeymaika:

@темы: БЕЗУМИЕ И ВАКХАНАЛИИ, Личная Трикстерская

---

ну пока на 6/10

Как у меня дела в этом месяце:

- разбили сердечко vol.2 (это толи пятая, толи шестая неудачная попытка в этом году. Мне определенно везет на идиотов)
- уволили с новостарой работы, вернулся на совсем старую, но скоро собираюсь валить и оттуда так как платят оч. мало
- почти убрал в комнате (это важно)
- почти закончил макси по Шоуцесту
- сам себя подстриг (хоть и на два сантиметра, но все же)
- таки сдал долг и меня таки переводят на пятый курс! Еееей.
- по прежнему не купил новые кроссовки
- третью неделю ощущаю себя Ватсоном. До этого всегда был Шерлоком, а теперь во так.
- Левелапнулся кое в чём, но лучше бы не

@темы: БЕЗУМИЕ И ВАКХАНАЛИИ, Личная Трикстерская

---

если репостните - будет классно
найдем угол для моего друга-мудилы вместе))

13.04.2017 в 12:17

Пишет  УТРЕННИЙ ФАРРЕЛЛ:

сниму комнату центр
Посмотрела все объявления, но вдруг

Друг срочно ищет комнату для съема. Район не принципиален, но желательно центр.
Друг: без животных, курящий (этот вопрос решаем), довольно тихий и дружелюбный тюфяк, много работает, чистоплотный, любит убираться.
Друг может: платить 12-13 т.р. за комнату без К.О., готов въехать уже 15 числа

@темы: Личная Трикстерская

---

как там у меня дела

- мне опять разбили сердешко
- увольняюсь с работы, на которой хотел проработать 3 месяца а проработал пол года
- вроде как нашел новую работу и вроде как на стажировке уже
- решил начать учить и в течении 2 лет сдать на права и купить корыто тыщ за 100
- все еще не сдал долги в универе
- 7 глава ебучего Лэнгдона не пишется потому что я либо сплю как сука после 13 часов работы, либо пол ночи рыдаю как отвар из трав потому что веселые истории со счастливым концом написаны не про меня

но

иногда вселенная разговаривает со мной через других людей. Впервые услышал это так отчетливо что охуел и перестал жалеть себя, теперь жалко просто ситуацию, но не себя. В этот раз у вселенной был голос моей официантки, она говорила мне и я бы рассказал вам, но не могу. Но это знаете такая типичная история, за которую спокойно можно убить того, кто с нею это сделал, и жалко не будет.

так что у меня все супер, прорвемся

@темы: Личная Трикстерская

---

со мной и моими кексами все в порядке

---

господи
у меня есть 5 разных крутых кусков текста и я как Фанкенштейн сижу с этими кусками отличной свежей оленины и такой "ээээээээ"
Генри, иди сюда, тут Лэнгдон страдает опять, давай помагай

@темы: БЕЗУМИЕ И ВАКХАНАЛИИ, Личная Трикстерская

---

про фички, потому что они интереснее:
рубеж преодолен, сижу за седьмой главой и все вокруг такое вдохновляющее, просто сказка С:
написал опять 700 слов флешбеков в стиле Наруто, но ладно, там и так половина текстов состоит из флешбеков, а вторая - из камневодства ебанного
(что забавно)
щас пойду Криденса с лавой сравнивать, держите меня семеро

@темы: фендомы, Личная Трикстерская

---

ЕБУЧИЕ БРАТЬЯ ШОУ

ГОСПОДИ ШЕСТУЮ ГЛАВУ ДОПЕЧАТАЛ
ХВАЛА АСТАНЕ
если я когданибудь забеременяю и буду рожать ТО ЭТО БУДЕТ ЛЕГЧЕ ЧЕМ ВОТЭТО ВОТ ВСЕ
3 недели 3 ебанных недели
ааааааааааааааааааа

@темы: Личная Трикстерская

---

люблю Лэнгдона но страдать люблю больше

*матерится как сапожник от безысходности*
КАЖДЫЙ МАТЬ ЕГО РАЗ
когда я сажусь печатать продолжение
мне приходится перечитывать ВСЕ главы ДО этого самого продолжения
чтобы вспомнить общее настроение и те описания, которые я уже да
чтобы вместо них впихать то что я еще не
и сука текст уже на 13 тысяч слов почти и господи я НЕ ХОЧУ терять полтора часа на внимательное прочтение
но нужно так как я не приносил проды уже две недели и мне пиздец как стыдно

эта шестая глава меня доканает
я перепечатываю ее начало уже восемь раз
ВОСЕМЬ КАРЛ

@темы: фендомы, ЕБАНИСЬ, фики, БЕЗУМИЕ И ВАКХАНАЛИИ, феерический шайтан, Личная Трикстерская

---

Название: Голова в облаках
Направленность: Слэш
Автор: УТРЕННИЙ ФАРРЕЛЛ
Фэндом: Фантастические твари и где они обитают
Пейринг: Шоуцест
Рейтинг: G
Жанры: Романтика, ER
Размер: Драббл
Описание: По заявке: Лэнгдон готовит утром для Генри, Генри наблюдает за процессом. ВАРНИНГ СОПЛИВЫЙ ФЛАФФ 10 непростительных из 10
Посвящение: потрясающему заказчику и [Hephaestion] который бетил в 5 утра
Примечания автора: спасибо всем лебедям С:


Лэнгдон возвращается из бара с утренним ливнем, еще затемно, и Генри просыпается от того, что брат с десяток минут пытается открыть их хитроумные замки на дверях, победа над которыми и в трезвом состоянии дается ему с большим трудом.
В спальню Лэнгдон заходит, не снимая ботинок, обнимает его прямо сквозь одеяло, обдавая холодом и свежестью, алкоголем и сигаретной вонью, целует ледяными губами куда-то в шею и уходит мыться, не слушая тихие ворчания в свой адрес.

Следующий час Генри то засыпает, то просыпается вновь – брат бродит по квартире, вначале что-то ища, затем составляя очередную пьяную статью, за которую ему потом будет стыдно, а потом и вовсе вспоминает о кухне и заседает там. В полусне время кажется Генри вязким, будто кленовый сироп – пасмурное утро все еще не спешит случиться, свет серой пеленой покорно дожидается по ту сторону штор того момента, когда Генри, наконец, решит встать.
И пусть это его первый выходной за долгое время, день, когда он может спать вдоволь, Лэнгдон все никак не может угомониться, и через некоторое время Генри делает над собой титаническое усилие и поднимается. С целью найти, обезвредить и затолкать брата в кровать, чтобы тот ощущался привычным беспокойным теплом под боком, сгребал себе все подушки, лез греть холодные ноги и сопел с той самой глубокой расстановкой, без которой Генри уже и не заснуть спокойно.

Но все планы забываются, когда Генри находит брата у плиты: тот, что-то тихо напевая себе под нос, готовит так нежно любимые Генри блины, на которые у него самого вечно не хватает сил.

Засучив рукава, обстоятельно смешав тесто и поставив рядом готовые плошки с разными начинками, Лэнгдон даже не сразу замечает его, а, заметив, вздрагивает и убавляет огонь под сковородкой, действуя с тем самым пьяным изяществом, которое всегда так поражало Генри в нем.

- Я разбудил тебя? – виноватым шепотом спрашивает у него Лэнгдон, явно все еще стараясь быть тихим, и злиться после этого уже не получается. Вместо ответа Генри отрицательно качает головой, вздыхает и садится за стол. Следующий час он сидит, ощущая голыми пятками холод кафеля. Ему сонно, спокойно и хорошо, время будто течет медленной, тихой рекой мимо него, где-то над головой, едва задевая сквозняком затылок. Генри буквально ощущает это – тишина лежит на плечах, будто старый истертый плед, у Лэнгдона с рук еще не сошли все синяки с его последней драки, и им обоим будто вновь и вечно – по двадцать лет, и нет вокруг ни взрослых проблем, ни забот.

Лэнгдон как тогда, так и сейчас – встрепанный, все еще пьяный, тихо напевает себе под нос какую-то популярную песню, постоянно одергивая себя, но все равно продолжая вновь и вновь, с одного и того же куплета, явно позабыв большую половину слов. Часть блинов он складывает на тарелку, промазывая маслом, в другие заворачивает начинку и кладет на другую тарелку, чтобы потом – Генри прекрасно знает и с меланхоличной улыбкой наблюдает за чужой ошибкой, повторяющейся из раза в раз, – напрочь позабыть, какая начинка в каких блинах и разводить руками в стороны с извинениями. Лэнгдон сам – как тесто из десятка ингредиентов, с солью и сахаром, дрожжами, где-то верно, где-то – на глаз отмеренными пропорциями, и Генри до сих пор удивительно видеть его перед собой.

Спокойно готовящего, уже в третий раз теряющего вилку на почти пустом столе, использующего сразу два кухонных полотенца; Лэнгдон - тот же человек, о котом пишут в газетах, шепчутся люди на приемах. Задолжавший нескольким барам круглую сумму, вечно влезающий в авантюры и драки, Лэнгдон неискренне улыбается с семейных фотографий, спорит с отцом по каждому поводу, уже не пытаясь найти с ним общий язык.
Лэнгдон семь лет назад первый взял его за руку своей нервно дрожащей ладонью и с того момента не отпустил ни разу. Каким бы иногда невыносимым дураком ни был Генри, Лэнгдон иногда извинялся за них обоих – за себя и за него, прощая за все заранее, и не было никогда никого у Генри другого с такими же мыслями, стремлениями, идеями, с такими же руками и глазами, с теплотой во взгляде – искренней, для него одного.

Прямо сейчас Лэнгдон стоит к нему спиной, абсолютно расслабленный и усталый, и Генри может нарисовать его по памяти. Может рассказать, прикрыв глаза, сотни чужих ошибок и промахов, тысячи моментом, связывающих их крепко, так, что не развязать-не развести их в стороны, он видел брата ошалевшим от счастья и в угрюмом молчании, разбитого, расклеенного, и, спроси его обо всем этом, он мог бы рассказать – но не будет. Потому что эта сама кухня, с дюжиной припрятанных Лэнгдоном бутылок почти в каждом шкафчике и ящике, этот стол, за которым они едят вместе, ссорясь или делясь произошедшим за день, эти кухонные полотенца ужасного желтого цвета, которые Лэнгдон купил, кажется, ему назло – все это их собственный мир, за пределами которого сейчас встает блеклое холодное солнце, кутаясь в серые облака. Дождь все еще идет – Генри слышит тихий мерный шелест капель по стеклам и подоконнику, где-то в далекой вышине гремит гром, отчего Лэнгдон еле заметно вздрагивает и оборачивается к нему – в слабом свете он кажется старше, серьезнее, но стоит ему простужено чихнуть – и образ тут же пропадает.

Когда брат заканчивает с блинами и передвигает сковородку на холодную конфорку, как учила его в детстве мать, Генри поднимается из-за стола, сдвигая вместе с собой застывшее время и спертый воздух кухни, в окнах которой почему-то не было форточек. У плиты тепло, даже жарко – так для Генри пахнет лето: ягодным варением, сахаром, сыром, тестом, дешевым куревом Лэнгдона.

«Спасибо», - он благодарно целует брата в затылок, слушает чужое довольное фырканье и улыбается уже сам – шире, как и всегда рядом с ним, накрывает беспокойные ладони своими и переплетает пальцы. Спина Лэнгдона под мокрой рубашкой теплая и гладкая, плечи расслабленно опущены, и через какое-то время Генри замечает, что их дыхания сровнялись.

Брат сжимает кончики его пальцев в своих ладонях и Генри чувствует его ответную улыбку даже в этом. Вслед за громом приходят молнии, незаметные при свете дня, но они уже не видят их, скрывшись в полумраке квартиры. Спальня манит короткими черно-белыми снами на двоих и темными шторами на окнах – свету не пробиться, Лэнгдон для Генри – вечное дождливое утро, в котором он готов просыпаться снова и снова.

@темы: фендомы, ОТР, фики, феерический шайтан, слеш

---

а по Италию я написал не в честь всем нам известного мужа, а потому что был там в отпуске

Название: Рыбы, кораллы и камни
Направленность: Слэш
Автор: УТРЕННИЙ ФАРРЕЛЛ
Фэндом: Фантастические твари и где они обитают
Пейринг: Шоуцест
Рейтинг: G
Жанры: Романтика, ER
Размер: Драббл
Описание: Тихий, спокойный и холодный отпуск двух дураков.
Посвящение: той кричалке про Лэнгдона и биту, а так же [Hephaestion], кторый, презирая сон, бетит мои шоуцесты люблю его
Примечания автора: спасибо всем лебедям и шоуцестникам за накур, люблю вас неимоверно

еще вот коллажик

наебашил в тему

Весной в Италии нет ни туристов, ни тепла, поэтому Лэнгдон ходит по улицам, обмотавшись в два шарфа, и не прячет бутылку с очередным сладким дешевым вином. Генри выглядит рядом с ним еще более противоестественно, чем обычно, но люди настолько заняты своей работой и холодами, что совсем не смотрят по сторонам. Спешат из магазинов с тяжелыми пакетами, выбирают цветы в редких уличных магазинах, заглядывают в витрины, в то время как Лэнгдон замирает перед каждой новой брусчаткой, рассматривая её долгие, бесконечные минуты, наклоняясь, и вино из бутылки, про которую он, конечно же, забывает, тут же начинает заливать улицу. Именно поэтому отпуска для Генри пахнут дешевыми сигаретами брата, его вином и ледяными синими восходами, которые, затекая через приоткрытые окна в их номер, выстужают из него всю усталость.

****

Впервые на побережье они поехали еще в юности, вместе с отцом. Лэнгдон тогда только закончил учиться и с треском вылетал уже с третьей работы из-за своего темперамента и любви к алкоголю; Генри же с блеском закончил второй курс. Отец, видимо, вдруг понял, что позабыл лица своих детей – именно поэтому всю поездку и следил за ними так пристально, что они сбегали при первой же подходящей возможности как можно дальше. Проявляя отсутствующую раньше командную работу, слаженность в поступках и мыслях, Генри тогда впервые захлестнуло это ощущение другого мира, в котором можно хоть на краткий миг, на несколько дней, но стать другим, выдохнуть, расслабиться, и посмотреть, наконец, не только в учебники и в свое будущее, а по сторонам.

Чувствуя себя уже не каркасом для нового человека, личности, неумелым и не знающим всего, а чем-то готовым, собранным, сколоченным из сотни выученных тем, понятых намеков, подслушанного, подсмотренного у более умелого отца, у товарищей, у преподавателей, Генри стал тогда кораблем. Только сошедшим с верфи, с блестящими краской номерами и собственным именем на боку – гордым, красивым, он словно уже успел набрать команду – молодую, безалаберную в чем-то, но самую лучшую и умелую, чтобы выйти в открытый океан без опаски. Без страха перед штормами и бурями, готовым к волнам и водоворотам, он фыркал тогда ночным бризам на все попытки брата споить его и старался держаться спокойно.

Вместе с солнечным и жарким городом на отдыхе прилагался еще и Лэнгдон в абсолютно глупых шортах, в тесных и растянутых майках, за которые было стыдно, он спал целыми днями и гулял ночами, и, быстро опостылев всей шальной молодежи тем, что и кулаками помахать был не дурак, уже на вторую неделю отпуска начал забегать за Генри и воровать его к себе.

Прямо из постели, уже готового ко сну и уставшего за день, он сметал с него одеяло, кидал первые попавшиеся вещи и выталкивал за дверь номера, пока отец где-то внизу, тремя этажами ниже, прощался со степенными друзьями и обещал навестить их на чашку кофе завтрашним же утром.

Лэнгдон всегда так торопился сбежать, что однажды вытолкал Генри за дверь даже без ботинок – и тот комментировал его эту оплошность половину ночи, втайне от брата наслаждаясь тем, как каменная кладка улиц разминает ноги. Брусчатка, разная, старая, дышащая летним зноем, гладкая, знающая, кажется, сотни чужих не нужных ей тайн, льнула тогда ему под ступни и берегла от порезов мягким мхом и жухлой травой. Той ночью в небе была сотня звезд и редкие, рваные облака угольно-черного цвета, была луна, обгрызенная с правой стороны почти до половины, а у Лэнгдона было две бутылки и сыр с виноградом, сворованные с местного рынка.

«Убегал от них целый квартал!», — хвастливо смеялся Лэнгдон, запрокидывая голову, улыбался, скалясь, и взгляд у него был шальной-шальной, ищущий, хмельной, и останавливался он постоянно только на Генри.

Лэнгдон, напротив, не был кораблем, как Генри. Не был он и человеком, не был кем-то родным в том смысле, в котором были отец или мать, он был чем-то иным. И если в детстве Генри еще пытался понять – кто же такой его брат, что за тени отбрасывает позади себя в чужой памяти, в чьих-то рассказах, то постепенно этот интерес забылся. Стерся в вечных спорах, в соперничестве, в неожиданной и искренней поддержке, в участии, и все, что после этого требовалось для Генри – следить за тем, чтобы брат не потопил его.

Чтобы не захлестнул поверх, не заволок туманами – в Лэнгдоне всегда было что-то прогоркло-неизведанное, от чего у Генри захватывало дух, но гадать он в то время еще не решался.

Только смотрел в брата, будто в пучину, и отводил взгляд на белую водную пену и барашки – так было проще, легче, так еще можно было дышать.

«Повезло, что ты был в шляпе. Иначе тебя бы уже давно нашли», — он тогда, помнится, нес какой-то бред для того, чтобы хоть как-то развеять тяжелую, жаркую тишину между ними, которая из неловкой стала иной, наполненной мыслями, шарканьем ног, шуршанием одежды, сбитым дыханием Лэнгдона, который, выпив, всегда уставал намного быстрее.

В ту поездку Генри первые полторы недели до головокружений думал о том, как ему поступить.

Что делать с братом, виснущим на нем, с его горячими руками и смущающими намеками, с его привычкой к утру приходить и заваливаться спать вместо своей кровати в его, перетягивать на себя все одеяло и греть не куском ткани, а свой спиной, широкой, белой и покатой, которая, как и её хозяин, не слушала ни тихих протестов Генри, ни реагировала на тычки.

Лэнгдон просто был – приехал вместе с ним, уже выросший, уже считавшийся взрослым, открывший вдруг глаза и вспомнивший про брата, добрый, будто огромное всепрощающее божество, не собирающийся ни меня что-то, ни уходить, ветер на море, прилетевший так внезапно, что волны тут же пустились в пляс.

— А потом мы вернемся в Нью-Йорк. — Сказал однажды Генри Лэнгдону, который лез ледяными руками ему под ночную рубашку, предварительно распахнув окно настежь – в комнате воняло перегаром так, что слезились глаза. За стенкой мерно и глубоко дышал отец, небо розовело восходом, а сердце в груди у Генри стучало так, что, казалось, проснуться должна была вся улица.

— Вернемся. — У Лэнгдона первым обгорел его любопытный наглый нос, первым же – начал облезать, и чесал он его всегда бату об плечо.

От этой горчащей неопределенности Генри напился в ту поездку всего один раз – перед самым отъездом, ночью, на берегу, море тогда было неспокойным, а Лэнгдон опаздывал уже на час.

Генри тогда сидел, подстелив под себя захваченной зачем-то полотенце. Смотрел на море, на пудовые волны, с шорохом падающие на гравий, и чувствовал себя если не этим городом, то хотя бы его улицами. Булыжником, разбитым и сглаженным, не цельным, состоящим из сотни сомнений и страхов, не знающим, как собраться воедино.

Лэнгдон пришел к концу бутылки, когда вина оставалось всего на пару запыхавшихся глотков, после которых брат коротко и устало вздохнул, а затем положил голову Генри на колени.

«Возвращал деньги за сыр и закуски тем ребятам с базара. Рады они мне, конечно, не были, но обидеть в итоге я их не мог», — у Лэнгдона расцветает свежий синяк на скуле и выдран клок челки, но он доволен собой, и Генри предпочитает не комментировать ситуацию в принципе.

Той ночью они не успевают ни напиться вместе, ни поговорить, и это учит Генри лучше любых заумных книг и мудрых учителей о том, что всего предугадать нельзя. Ни просчитать, ни проанализировать – почему тогда Лэнгдон уснул почти сразу, перед этим успев только придвинуться головой к животу Генри вплотную, как-то по сверхъестественному извернуться всего на пару мгновений, поцеловать его в живот, прямо через рубашку, и отрубиться.

Поэтому пил Генри один – до середины второй бутылки, съев весь добросовестно купленный сыр и хлеб, сосчитав всех чаек и медленно проливающие мимо баржи, красные огни на которых моргали так же, как лампочки на камерах в десятки студий, ждущих его по приезду.

Мерно дышащий Лэнгдон отдавил своей пудовой головой ему все колени, так, что ноги занемели напрочь, но Генри не спешил будить его. Ему казалось, что брат – спящий и доверчивый, будто тени в полдень, липнущий к нему, за ним, смотрящий внимательно, под всем этим налетом не всегда искреннего опьянения – внимательно, пристально, врастает в него прямо сейчас. Вклеивается, притирается, и чудилось тогда Генри, что он на этом пустынном теплом пляже, со всем этим океаном и брызгами в лицо, холодными, солеными – огромный затонувший совсем недавно корабль, и еще не осел вокруг него песок и сор из трюмов, не вышел еще весь воздух, полы на палубе все еще отдраены до блеска, а Лэнгдон – первые рыбы, которые уже спешат обжить новый дом. Рыбы, водоросли, ракушник - все это стремится, тянется к нему, нарастает на цепях и досках быстро, неотвратимо – стоит только прикрыть глаза, и вот он – уже царство кораллов и морских цветов, и не узнать в нем теперь корабль, не разгадать команде, не прочесть название-имя на боку.

И стоило, по всем правилам и уставам, стоило тогда Генри прекратить все это, перестать быть улицами, камнями, кораблями, и вырасти в человека, здравомыслящего и нормального, отвадить от себя брата и позабыть обо всем этом, как о неудачном отдыхе на море, но он не сделал этого.

Потому что брат на самом деле был с ним с самого начала: Генри видел фотографии сразу после роддома. Старые, жухлые, в пыльных рамках – на них брат держит его на руках и выражение глаз у него ошеломленно-восторженное, грозовое, будто он уже тогда выбрал его для своей глубины. Разглядел, услышал, познакомил с волнами, а затем принялся терпеливо ждать того момента, пока Генри научиться не бояться воды и полюбит плавать.

Место на животе, где-то справа от пупка, жжет чужим откровенным прикосновением все то время, пока они собираются, уезжают, спешат обратно, а Лэнгдон из принципа не снимает с ног легкие шлепки. Его волосы все так же встрепаны: после ночи на пляже он так и не причесался, а на Генри он старается смотреть только в отсутствии отца.

По приезду, в первые же выходные Генри, Лэнгдон приезжает к нему на квартиру, привозит отвратительно дорогое и кислое вино, другой – водянистый — виноград, вместо сыра – бекон, и кладет на то же место – слегка правее от пупка, руку, притирает Генри к его же рабочему столу, фыркает ему в шею, стараясь спрятать в его плечах румянец на скулах, синяк на которых теперь светло-серый, но все еще весьма заметный.

«Чтобы ты не придумывал себе глупостей», — шепчет Лэнгдон прибоем Генри в уши, и тот тонет, тонет, погружаясь на дно, распахивает все двери рыбам, выпускает воздух, и зовет к себе все это – чтобы стать другим, потеряв очертания, чтобы найти и понять для себя что-то, что сделает его наивно-счастливым, как у университетских друзей с их подружками, но только более, намного более искреннее.

Потому что иначе Лэнгдон просто не умеет, а Генри и не нужно.

****

Нарастив на себе толстый коралловый панцирь, приручив всех рыб и выучив повадки теплых и холодных течений, теперь в роли вора выступает уже сам Генри – он крадет брата у всего мира каждую весну, когда во всех новостных колонках наступает усталое затишье, а работники цветом лица начинают напоминать давно нестираную простыню. Забрать брата из всего этого нужно для того, чтобы он всю дорогу и первые несколько дней спал, измождено и так тихо, чтобы дремать рядом с ним, устав если не так же, то больше, чем он, чтобы вспомнить то, с чего все начиналось и вновь почувствовать себя не просто человеком.

В Италию, в дань старой памяти, они приезжают с первыми оттепелями, привозя с собой туманы и соленую морскую морось, которую ветер разносит далеко от побережья.

И пусть их режимы все еще не совпадают: Генри предпочитает работать днем, пустив большую часть дел на самотек и планируя что-то в далеком будущем, Лэнгдон все так же гуляет по барам и просаживает все свои отпускные на алкоголь и азартные игры, рассвет они все так же встречают вместе. Сдвинув кровати из разных углов номера в одну большую и удобную, Генри просыпается от топота брата в прихожей, от тихого мата в ванной, от полоски света в коридоре. Иногда – от того, что брат, стараясь греметь как можно тише, готовит себе поздний ужин, а ему – ранний завтрак, чтобы потом принести все это в спальню и обязательно уронить тарелку с чем-нибудь на пол. Чаще всего это что-то, что будит Генри – ледяной нос Лэнгдона, которым тот тыкается ему в плечо, его широкие ладони и вечно мокрые от прогулок по пляжу ноги, весь он – продрогший и пропахший сигаретами, жмущийся к нему, как в юношестве, и тихо требующий согреть его немедленно.

Такого брата Генри целовать может только в лоб или куда-то в макушку – у того влажные волосы, пахнущие барами, хорошей дракой, неудачами в покере, и засыпать рядом со всем этим невообразимым количеством фактов о чужой жизни – привычно и спокойно для Генри. Проверять пол на наличие тарелок перед тем, как спустить ноги с кровати – тоже, как и холодный завтрак на столе, мусорка, забитая бутылками, вечно зевающий на выставках, чьи названия они не запоминают почти никогда, брат, который время от времени просыпается всего спустя пару часов и тащится за ним вслед, чтобы составить компанию.

Молчания между ними все еще столько, что наберется на целый океан, но это не мешает им.

****

В последнюю ночь перед отъездом они обязательно идут на пляж, и в этот раз Генри пьет наравне с братом – вино крепкое, сладкое, кружит голову, отчего сразу хочется курить.

Сигареты Генри ворует у веселого Лэнгдона, отчего тот смеется, тихо и искренне, чтобы, в конце концов, отдать ему всю пачку, забрав предварительно себе пару сигарет. И каждый раз, когда он наклоняется, закусив фильтр, к Генри, близко-близко для того, чтобы прикурить об его горящую сигарету, море, кажется, начинает шуметь тише и довольнее.

С восходом Лэнгдон кладет Генри голову на колени и смотрит на небо, вслух считая последние звезды. Генри прикрывает глаза, пьяный и довольный, у него горит лицо и кончики пальцев, прибой эхом поет у него в голове, шепчет старые морские легенды, а волосы у Лэнгдона отчего-то вновь влажные. Будто брат вечно носит где-то глубоко внутри себя часть этого соленого океана, с серым небом и темнотой в глубинах, где все течения – ледяные и неприветливые.

— Сколько я насчитал? – Генри смотрит на сонного Лэнгдона, язык у которого заплетается с каждой минутой все сильнее.

— Около семидесяти. – И пусть он не слушал внимательно после тридцати, в прошлом году было примерно столько же, в позапрошлом – тоже, а еще это – все, что может вспомнить Генри.

— Люблю тебя пьяным, — Лэнгдон улыбается, Генри чувствует это рукой, которая лежит у него рядом со скулой, — любого тебя люблю на самом деле, — будто страшную тайну рассказывает Лэнгдон, и, поцеловав брата в этот раз куда-то в бедро, засыпает.

«Галька, — решает Генри, — на дне под моим кораблем будет галька, в трюмах, на мостике, на мечте – тоже галька, словно брусчатка на улицах».

@темы: фендомы, ОТР, фики, феерический шайтан, слеш, мои фички, Лэнгдон, шоуцест

---

сатана сатана как одновременно печатать шоуцест и шоуцест и еще парочку сотню фиков?

---

играем в дедукцию!

Я один вижу здесь всю семейку Милковичей в сборе?
М?
МММММММММ??????

@темы: фендомы, Shameless